Он парит над полом рядом с камином спиной ко мне, а его белые одеяния слегка колыхаются на несуществующем ветру.

Как театрально!

Он медленно поворачивается и улыбается, но его улыбка лишена теплоты. Поглаживая черную бородку, он внимательно изучает меня. Темные волосы и кожа создают резкий контраст с бледно-голубыми глазами, от чего они даже светятся, придавая ему зловещий вид — без сомнения, с целью запугать. Михаил знаменит этим.

— Добро пожаловать, Люцифер. Очевидно, Всемогущий пропустил тебя вне очереди. Я бы заставил тебя подождать. — Он указывает на уютное кожаное кресло, стоящее перед столом. — Присаживайся.

— Нет, спасибо. Предпочитаю постоять. — Я слишком долго варился в этой каше, чтобы сейчас терять бдительность рядом с архангелом. Особенно с этим. Проведя вечность за вынесением приговоров, он приобрел комплекс Бога.

Принцип презумпции невиновности действует как в раю, так и в аду, а вот лимб — под контролем рая. А если быть точным — Михаила. Может сложиться впечатление, что небожителям это даже на руку, но Михаил приверженец жесткого контроля качества, поэтому основная масса душ отправляется в ад.

Я делаю еще один шаг вперед.

— В чем дело? Почему я не в аду?

— Если ты жаждешь гореть в преисподней вечность, так тому и быть. Я ошибочно подумал, что ты захочешь обсудить альтернативу. — Он презрительно машет в мою сторону рукой и поворачивается, чтобы присесть за свой стол.

Я переступаю через гордость и сглатываю комок, застрявший в горле.

— Подожди. — Я следую за ним до стола и опускаюсь в кожаное кресло. — Что еще за альтернатива?

Его взгляд смягчается; видно, что это его забавляет.

— Случилось так, что кое-кто в царстве смертных хочет вернуть тебя. Отчаянно. Это, конечно, очень трогательно. Так уж сложилось, что этот кто-то обладает сильным даром подчинения, очевидно распространяющимся и на небожителей, поскольку Габриэлю уж слишком сложно сказать «нет».

Голова идет кругом. Разве такое возможно? Хватит ли у Фрэнни силы ее дара, чтобы вернуть меня к жизни? Я никогда не слышал о подобном. Но также я и не слышал, чтобы демоны превращались в людей.

— По твоему лицу мне ясно, что это приемлемая альтернатива.

Выйдя из раздумий, я понимаю, что на лице моем улыбка, а по щеке катится слеза. Я быстро смахиваю и то и другое и сурово смотрю на Михаила.

— Такое возможно?

— Да. Но есть условия. Это не бесплатный пропуск.

Мое сердце сжимается. Подвох. Во всем есть подвох.

— Какие условия?

— Мы знаем, что Фрэнни изменила тебя. Ее дар подчинения очень силен. — В его глазах я вижу то, что он не сказал, силен — значит, опасен. Смертный, обладающий властью над смертными, — это одно. Но смертный, способный подчинять адских тварей и небожителей, — совсем другое. Ее боятся.

Словно бы прочтя мои мысли, а я уверен, что он так и сделал, он все больше распаляется.

— Она хочет получить тебя сейчас, и она уже получила тебя, превратив в смертного. — Михаил выплевывает последнее слово, будто бы нечто мерзкое. — Но никто из нас не знает, что произойдет, когда ты больше не будешь нужен ей. Люди все же такие непостоянные.

На его лице появляется самодовольная ухмылка, когда он вслушивается в мои мысли насчет этого.

Я знаю, что именно дар Фрэнни — и ее любовь — изменили меня, но ни разу не задумался, что произойдет, если ее чувства остынут. Если я больше не буду нужен ей, останусь ли я человеком? Умру? Превращусь обратно в демона?

— Каковы условия? — говорю я еще раз, чувствуя тяжесть на сердце. Нет нужды притворяться, когда он видит все мои мысли.

— Нужно убедить ее простить себя, тогда Габриэль отметит ее для рая.

Звучит довольно просто, и именно этого я и хотел для нее, но от меня не ускользает взгляд Михаила. Что-то среднее между алчностью и вожделением.

— Что случится с ней, когда ее отметят?

— Это не твоя забота, — презрительно говорит он, махая рукой.

Я вскакиваю со стула.

— Черта с два! — Я упираюсь ладонями в стол и подаюсь вперед. — Она хочет нормальной жизни. Если ее отметит ад, то таковой у нее не будет. Она станет куклой владыки Люцифера. Скажи, что этого не произойдет, если ее отметит рай.

— Я не могу сказать, что произойдет. Это не в моих полномочиях.

— Я не верю тебе! — дрожащим голосом вскрикиваю я, пытаясь унять ярость.

— Ты жалкий и ничтожный! — говорит он, глядя на меня и качая головой. — Ведешь себя так, будто имеешь здесь какую-то власть. Ты сделаешь это или будешь гореть в преисподней.

Я снова оглядываю себя. Белый цвет. Не знаю, как такое возможно, но я чист. Ни черного. Ни серого. Ни красного. Белый.

— Из-за какого греха я попаду в преисподнюю?

— Ты шутишь! — Его улыбка кажется веселой, но за ней скрывается раздражение.

Я не могу прочесть его мысли, но могу кое-что понять по глазам. Он блефует. Я говорю тихим, спокойным голосом, выводя архангела на чистую воду.

— Тебе необязательно отправлять меня к Фрэнни, но в преисподнюю ты тоже не можешь меня отправить.

Его глаза лишь на мгновение вспыхивают красным огнем, а затем он с силой опускает кулаки на стол. Для моих ушей его голос столь же невнятен, как раскаты грома, но в голове я отчетливо слышу его слова, даже сквозь рев.

— Может, и так, но я в силах заставить тебя желать этого!

Разве может рай быть сущим адом? Если кто и способен сделать подобное, так это Михаил. Но лучше, если это будет сущий ад для меня, а не для Фрэнни. До того как я посмотрел в глаза Михаилу, то, что Фрэнни будет отмечена для рая, казалось мне отличным вариантом. Обычно небожители не обращаются со своими соплеменниками слишком сурово, да и Габриэль присмотрел бы…

Но теперь я не уверен. Единственный шанс для Фрэнни вести нормальную жизнь — если она останется неотмеченной. Габриэль ведь не предаст ее… так?

— Отлично. Тогда преисподняя.

Глаза Михаила округляются от потрясения. Очевидно, он ждал не этого ответа. Со своей неуместной самоуверенностью он забыл заглянуть в мои мысли.

— Думаю, ты не понял меня. Ты сделаешь это. Я даю тебе второй шанс. Ты должен быть благодарен.

— Я не верю во второй шанс.

Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты. Хлопаю дверью, слыша за спиной рычание Михаила. Все вдруг становится тихим и светлым. Я снова плыву по течению. Если это «ничто» и есть рай, то я, наверное, сделал неправильный выбор. Сомневаюсь, что смогу плыть вечность.

Но затем я представляю себе сапфировые глаза Фрэнни. Я больше не плыву, а парю. Слышу смех Фрэнни, ощущаю нотки гвоздики и смородины — аромат ее души, чувствую ее прикосновение, будто бы она рядом со мной. Кружась, моя сущность смешивается с ее.

Это и есть рай.

Во сне мы с Люком танцуем под звездами — кружась и смеясь, словно мы одно целое, словно разделяем одно тело. Он повсюду — внутри и снаружи меня. Его прикосновение просто божественно, оно заставляет меня стонать от удовольствия. Я хочу находиться так близко к нему всегда — умереть прямо здесь, в его руках.

— Фрэнни, — тихонько зовет меня Гейб.

Я открываю глаза, пытаясь приспособиться к яркому свету и прийти в себя. Мы по-прежнему в приемной больницы, а я прильнула к груди Гейба.

— Фрэнни, проснись, — говорит он, приглаживая мои опаленные и спутанные волосы.

Жалящая боль в плече и запах паленых волос говорят, что все это не было лишь дурным сном.

— Фрэнни? — повторяет Гейб.

— Да, я не сплю. Можем мы поехать домой? Пожалуйста? — бормочу я ему в грудь, и слезы обжигают мои опухшие глаза.

— Эй! — Гейб приподнимает мою голову за подбородок. Он улыбается, а в искрящихся голубых глазах больше нет боли.

— Что такое? — спрашиваю я. — Что случилось? — Я поворачиваюсь к улыбающемуся доктору в зеленой больничной форме.

— Ваш друг уже не в реанимации, — говорит доктор. — Я действительно не могу объяснить этого, произошло просто какое-то чудо. Его привели в сознание в «скорой помощи», но он был в очень плохом состоянии. Мы надолго потеряли его на операционном столе, но потом смогли вернуть. Удивительно, что он выжил…